И снова Синьцзян

 

 

Комп, экран и два мента

А я тем временем снова заехал в Синьцзян – как оказалось, чуть ли не в одно время с председателем Си. Решил проверить, правда ли тут стало свободнее, как говорят. Если путешествуешь без гида и не в группе, скажем, журналистов, а один, то все видишь более отчетливо. 

Поначалу мне не шибко понравилось – в аэропорту Урумчи чем-то привлек внимание мой компьютер. Причем не его файловое содержимое, а физическое. Битый час его изучали, щупали, а потом даже захотели вскрыть экран. Это меня сильно напрягло – я подумал, что наверняка поломают, и я останусь без ноутбука. В конце концов, начальник понес его на какой-то супермощный сканер, приказав мне следовать за собой без вещей, я решил, что дело швах, и что мне явно некто вмонтировал в экран маленькое взрывное устройство – как известно кому в шасси самолета – но в итоге все обошлось.  

На улицах города дежурят вот такие броневики (фото 1). А молодых ребят останавливают полицейские, фотографируют и проверяют их телефоны. Я, конечно, не удержался и исподтишка заснял этот процесс (фото 2,3). Тут же, откуда ни возьмись, нарисовались еще двое полицейских, один из которых был в штатском: «Ты что, фотографировал полицию?» Я бойко затараторил, пытаясь запудрить им мозги: «Нет, что вы, я просто подслеповат, поэтому держу трубку перед носом, вызываю Диди-такси в гостиницу, пытаюсь разобраться, куда ехать». Тогда они начали выяснять, в какой гостинице живу. «Да я и сам не знаю, жена забронировала, вот посмотрите, пожалуйста, правильно ли я ввел адрес в Диди». С этими словами я быстро открыл приложение и вставил туда адрес. Ход сработал: полицейские – самые участливые люди на свете. Забыв про фотки в телефоне, они принялись исследовать мой маршрут, после чего посоветовали ехать на метро. Я поспешил ретироваться. 

Но в дальнейшем мои впечатления сильно улучшились, особенно по сравнению с прошлым приездом, постараюсь постепенно рассказывать об этом.

 

Музей Синьцзяна

 

Музей весь посвящен доказательству того, что Синьцзян был испокон веков частью Китая. Тем не менее, помимо множества китайских изделий из бронзы, украшений и надписей, там хранятся таримские мумии людей явно не ханьской внешности, также мне удалось обнаружить несколько письменных документов некитайского культурного наследия.

Фото 1. Лоуланьская красавица. За ее узкий, слегка крючковатый, нос и высокие скулы прозвана таримской Мерил Стрип. Жила примерно в 1800 г. до н. э. Судя по одежде, умерла зимой. Грубый покров ее одеяния и вши в волосах позволяют предположить, что она прожила трудную жизнь. Благодаря сухому климату тело мумифицировалось естественным путем. В 2000-х гг. Китай запретил иностранным ученым проводить генетические исследования таримских мумий.

Фото 2. «Встреча с Майтрейей» на тохарском языке, вымершем в IX в. Тохары – индоевропейский народ, населявший Таримский бассейн до прихода сюда тюрков, смешавшийся с ними и вошедший в основу уйгурского этноса.

Фото 3. Петиция на языке мусульманского Караханидского государства, возникшего на юго-западе Синьцзяна в 840 г. На караханидском языке писали крупнейшие тюркские деятели XI в. – поэт Юсуф Баласагуни и филолог Махмуд Кашгари. Караханидский язык – прямой предок современного уйгурского языка. От него произошел чагатайский язык (на котором творил, в частности, Алишер Навои), а уже от него – уйгурский.

Фото 4. Фрагмент Махапаринирвана-сутры в переводе на древнеуйгурскую письменность из Уйгурского буддистского идыкутства, существовавшего с IX в. на северо-востоке Синьцзяна. В XIV в. Уйгурское идыкутство было покорено мусульманами-чагатайцами.

Кашгар

Итак, по порядку. Первое потрясение меня ждало, когда я, прилетев из Урумчи, вышел из аэропорта Кашгара. Никто не проверил у меня паспорт.

Я ехал на такси в гостиницу и не узнавал город. Где полицейские фургоны, стоявшие на каждом углу? Куда подевались посты на улицах? Раньше ты проезжал через них, машину останавливали, заглядывали в багажник, просили документы. Ничего этого больше не было.

Увиденное нужно было переварить. Я бросил вещи в гостиницу и зашёл в ближайшую лагманхану. В голове начали всплывать бытовые уйгурские фразы.

– Тухум лагман бар? (Лагман с яйцом есть?)

– Бар. (Есть.)

– Неча пул? (Сколько стоит?)

– Он беш. (Пятнадцать.) 

Перекусив, я решил пешком отправиться в старый город. По пути заглянул в ближайшую махаллю. На ее центральной торговой улочке было полно народа. Почти сплошняком звучала не ханьская, а уйгурская речь. Эта картина не вязалась со словами знакомого имама из Алматы – он говорил, что люди заезжают в Синьцзян и видят, что на улицах пусто, никого нет.

Где-то через полчаса я оказался у парка, рядом с которым жил в прошлый раз.

Чудеса в решете. Забор перед входом исчез. А вместе с ним и пункт досмотра. Прежде там сканировали удостоверение личности и зрачки. Сейчас я абсолютно спокойно вышел к берегу озера (фото 1). Про этот парк я писал в книге – впереди вода, позади забор, некуда деться. Вся жизнь здесь так устроена, живёшь как в гетто. 

От неожиданной свободы закружилась голова. Может быть, все это мне только снится?

Я вышел из парка и двинулся ко входу в старый город. Рамка на входе была, но вместо дюжих охранников у нее дежурила занятая своим телефоном неприметная девушка (фото 2). Рамка пищала, но она оказалась чисто формальной – никто не обращал на это внимания и не ощупывал тебя металлоискателем, как раньше.

А где же въевшаяся в память картина – фланирующие по улицам троицы полицейских устрашающего вида, один из которых вооружен дубиной со штыком на конце, другой – щитом с прорезью-ошейником, а третий – рогатиной, увенчанной электрошокером? Не было и их.

Я стоял, разиня рот и нелепо вертя головой по сторонам. Уйгурские торговцы бойко продавали соки, фрукты и сладости, китайские туристы приценивались к их товарам. Все как в обычном городе. Сколько я ни ждал, полицейские так и не появились.

Пусть мне не поверят, от меня отвернутся, назовут засланным казачком или даже проклянут некоторые друзья-уйгуры, но все обстояло именно так. Похоже, с отменой противоэпидемических мер в конце прошлого года отменили и существовавшие здесь задолго до них прочие невыносимые меры контроля. Возможно, сыграл роль и уход в отставку руководителя региона Чэнь Цюаньго, ответственного за ужесточение надзора. Он был переведен сюда из Тибета, где до того частично апробировал эту систему. Теперь на его месте ученый и технократ Ма Синжуй, прежде бывший губернатором нашей относительно либеральной провинции Гуандун. Уздечку ослабили, и стало легче дышать.

Что же, подумал я, может быть, в этот раз мне даже удастся съездить к мавзолею Махмуда Кашгари? Ведь в прошлый раз дорога в Пакистан была закрыта. Или даже проникнуть в Яркенд? Тогда меня вообще не выпустили с яркендского вокзала.

Совершенно ошарашенный увиденным, я вышел из старого города и с замиранием сердца направился через дорогу в квартал ремесленников Гаотай.

Ведь его ожидал неминуемый снос или в лучшем случае известная китайская "реставрация"– когда древний город сносят и вместо него строят новый фейковый "старый" город. Что же с ним сталось?

Гаотай

К моему удивлению, Гаотай, этот последний осколок реального старого Кашгара, оказался на месте. Ничего страшного с ним не произошло. Его не снесли и не «отреставрировали». Лишь слегка подретушировали. Жителей не вернули обратно, но запустили уйгурских мастеров и торговцев, и с их приходом возродился прежний дух. Теперь пекари пекут лепешки, гончары месят глину, сапожники подбивают ботинки, художники продают свои картины, а уйгурские девушки и дети наряжаются и приходят сюда фотографироваться.

Мавзолей Махмуда Кашгари

На следующий день я решил отправиться в Опал, к мавзолею Махмуда Кашгари. 

Раньше местное такси не имело права выезжать за пределы города. Так что надо было ехать до промежуточной точки, а там пересаживаться в другое такси. Но, как я писал, добраться до мавзолея в прошлый раз не получилось. На блокпосту за выездом из города после долгой и муторной проверки документов и разговора с полицейским начальником по телефону нас развернули со словами, что и сам мавзолей и дорога закрыты.

Но тогда в Кашгаре не было Диди. Я смекнул, что теперь можно попробовать взять Диди прямо до Опала – это около пятидесяти километров по трассе на Пакистан. Идея сработала – машина приехала минут через семь. 

При подъезде к блокпосту я немного заволновался. А вдруг повторится та же история? И вот, очередное чудо – блокпост у дороги по-прежнему был, но зиял пустыми глазницами и безмолвствовал. Никаких тебе сканеров, паспортов, мрачных сотрудников в форме и трепетного ожидания. Без остановки мы проехали мимо и где-то через час были уже у Опала.

Договорившись с водителем, что он меня подождет, я пошел по ступенькам в гору, через тихий парк с пирамидальными тополями, серебристой джиддой, кустами алычи и темным прудом. Небольшие группки уйгурских туристов уходили правее – забираться на голую гору и фотографироваться у ее причудливых скальных арок. К задней стороне мазара я вышел один, пройдя через засыпанное ржавым песком пустыни старое мусульманское кладбище. И вот он передо мной, цел и невредим, паче всяких ожиданий. На двери висел замок, но это не важно. Я был счастлив – через несколько лет наконец попал к усыпальнице Махмуда Кашгари, знаменитого филолога XI в., чей монументальный труд «Диван Лугат ат-Турк» («Словарь тюркских наречий») я когда-то штудировал от корки до корки. Хвала Всевышнему!

Музей Кашгара

Чтобы попасть в музей Кашгара, как и в музей Синьцзяна в Урумчи, нужно заранее регистрироваться и бронировать вход. Так теперь по всей стране. Но, как и в Урумчи, я ничего бронировать не стал. Просто прогнал телегу, что звонил в какие-то высшие инстанции, и там сказали, что россиянам можно без брони. Мне поверили и пустили так. Вот где хорошо быть русичем!

У начала экспозиции приветствовала табличка «Синьцзян уже давно является неотъемлемой частью китайской территории». Как и в музее Синьцзяна, присутствовали несколько интересных экспонатов типа изображения рыжебородых донаторов принцу Кучи (2 в. до н.э. – 648 г. н. э.) или документов о продаже рабынь на староуйгурском языке. Причем документы были ровно те же самые, что я уже видел в музее в Урумчи. Так что непонятно, где копия, а где подлинник, хотя возможно, что и там, и там – копии, без всякого на то указания, как здесь водится. Но, главное разочарование – я не обнаружил ни то что уголков здешних уроженцев филолога Махмуда Кашгари и поэта Юсуфа Баласагуни, но даже их портретов. Были лишь скромно выставлены их книги «Диван Лугат ат-Турк» («Словарь тюркских наречий») и «Кутадгу Билиг» («Благодатное знание») на китайском языке, без всякой расшифровки, что это такое. И на том спасибо.

Зато почему-то неподалеку имелся портрет совершенно неизвестного мне, к моему стыду, композитора Авшаломова (1894 – 1965). Про него было сказано: «российский еврейский композитор, посвятивший всю свою жизнь развитию китайской народной музыки. Он много сотрудничал с китайскими композиторами, такими как Не Эр, Сянь Синхай, Жэнь Гуан и Хэ Люйтин. Он сделал первую оркестровку Гимна Китая («Марша добровольцев»)».

А единственными посетителями кроме меня оказалась целая армия полицейских.

Мечеть Ид Ках

Я подошел к мечети Ид Ках. Бородатые деды, сидевшие раньше около нее на скамейках, парапетах и приступках куда-то запропали. Кругом были сплошь гладковыбритые деды. 

В истории этой знаменитой мечети много кровавых страниц. В 1933 г. лидер уйгурских повстанцев генерал Тимур-бек был убит по приказу лидера дунганских повстанцев генерала Ма Чжаньцана. Голова Тимур-бека была насажена на кол перед мечетью. А в 2014 г., совсем недавно, после утреннего намаза у ступенек мечети был зарезан ее настроенный провластно имам.

Мечеть построена в XV веке, но ее фундамент сохранился с IX-XI веков, эпохи Караханидов. Покрытый желтой глазурованной плиткой вход с аркой украшают три минарета, правый из которых изрядно обсыпался.  

Я стал терпеливо ждать вечернего намаза. Вражеские голоса писали, что мечеть теперь превращена в чисто туристический объект, и в него продаются билеты на соответствующих сайтах. Насчет билетов это действительно так, но в остальном неправда. Что происходит днем, засвидетельствовать не могу, но, как и до эпидемии, по крайней мере по вечерам туристов перестают пускать и мечеть закрывается на молитву. Я видел заходящих внутрь верующих, а вот (фото 4) табличка с надписью «Никаких посещений во время молитвы», которую в это время устанавливают перед входом.

Яркенд

На этот раз я спокойно вышел из вокзала. (Напомню, что в прошлый приезд меня вообще не выпустили в город.) Правда, задавали вопросы о цели и продолжительности визита и зарегистрировали паспорт, но проволочка заняла не больше 10 минут. Потом на дороге, когда я уже ловил такси, меня нагнал запыхавшийся полицейский, и спросил, куда я еду. Но, мне кажется, он руководствовался не долгом службы, а желанием помочь.

Выставочный зал (фото 1) произвел неплохое впечатление. Стены внутреннего двора даже украшали цитаты из творений Махмуда Кашгари и Юсуфа Баласагуни (фото 2, 3). В самом зале среди прочего был раздел двенадцати мукамов – музыкального наследия, включенного в список ЮНЕСКО. В общем, здесь уделялось куда больше внимания местной культуре, чем в Кашгаре. Да и как город Яркенд выглядел очень аутентично. 

И вот главная цель моего визита – изящный мавзолей Аманнисахан (фото 4, 5)). К Аманнисахан я испытывал почти что личные чувства. Дело в том, что рассказ о ней был первым серьезным текстом в самоучителе уйгурского языка, который я в свое время смог самостоятельно осилить. Вот он в моем переводе:

«Однажды султан Абдурешит-хан выехал с войском из своей столицы Яркенд и направился вдоль реки Тарим, охотясь в пустыне Такла-Макан. По вечерам султан переодевался в одежду дехканина и заходил на ночлег в стоявшие вдоль пустыни дома, чтобы разузнать о жизни народа. Как-то султан с этой целью зашел в дом дровосека Махмуда и заметил, что в углу дома стоит тамбур. Султан попросил, чтобы Махмуд сыграл на тамбуре. «Я не умею играть на тамбуре. Это моя дочь играет», – ответил Махмуд. «Тогда пусть дочь сыграет», – сказал султан. Дочка Махмуда сыграла на тамбуре мукам «Пянджигах» так хорошо, что султан не на шутку удивился. А когда она вдобавок прочитала одно написанное ей стихотворение, султан влюбился до потери сознания. Он поинтересовался, как зовут девочку. «Ее имя Аманнисахан, ей тринадцать лет», – ответил отец. Тем временем Аманнисахан показала несколько написанных ей стихотворений. Падишах не поверил, что эти стихотворения написаны такой маленькой девочкой. «Ну-ка, попробуй написать какое-нибудь стихотворение при мне», – попросил он ее. Девочка тут же сочинила такой бейт: 

Господи, этот раб божий смотрит на меня с таким недоверием,

Будто в углу дома вечером проросла колючка.     

«Теперь верю, я посрамлен!» – расхохотался султан.

После этого он открылся Махмуду. Сыграли свадьбу, так девочка стала женой султана. Аманнисахан написала сборник стихов «Диван нафис» («Диван изяществ») и посвященное молодым девушкам-женам нравоучительное сочинение «Ахлаки джамиля» («Прекрасные нравы»). Также ей был создан мукам «Ишрат ангиз» («Дарящий радость»)».

Потрясающе, что рядом с мавзолеем Аманнисахан полностью сохранилось захоронение правителей Яркендского ханства (1514 – 1705) с усыпальницей его основателя Султана Саид-хана (1487 – 1533) из династии Чингизидов в центре (фото 6-8). Саид-хан пытался покорить и Тибет, но умер от отека легких в горах.

Все те, которые ушли и пропали,

Все они исчезли по дороге небытия,

Они были кувшином вина в собрании друзей.

На один миг раньше нас они опьянели.

У выхода с кладбища, под сенью приземистого карагача молился одинокий старик (фото 9).

Следопыт

Еще перед посещением мавзолея я прогулялся по городу. Для начала прошел через вещевой рынок и свернул в прилегающую к нему махаллю. Тут я заметил за собой слежку. За мной следовал человек в черной футболке с логотипом адидас. 

Подходя к мавзолею, я обернулся. Он шел на некотором расстоянии сзади по направлению к ближайшему каменному парапету у деревьев. Может быть, просто устал и хочет посидеть, отдохнуть?

После выхода с ханского кладбища я его не видел. Я забрел довольно далеко, через несколько кварталов свернул еще в одну махаллю и уперся в тупик. Пришлось поворачивать обратно. Черт, он шел мне навстречу! Я ускорился, и, дойдя до выхода из махалли на проспект, посмотрел назад. Разумеется, он тоже уткнулся в тупик и теперь несся за мной. Сомнений не оставалось.

Я сделал большой круг, шел быстрым шагом, фигура в черном держалась на отдалении, но не отставала. Наконец показалась улица магазинов. Лавки, люди, достаточно оживленно. Тут я юркнул в магазин хозтоваров, и он потерял меня из виду. Сквозь витрину я видел, как он прошел мимо, остановился и бешено озирается по сторонам. Я решил его приманить. Выглянул наружу, постоял на крыльце и неторопливо двинулся назад по улице. Он сразу заметил меня и пошел за мной. Я занырнул в другой магазин. Он сел неподалеку на ступеньку в ожидании. Тогда я выбежал из магазина и направился прямо к нему. Он попытался прикрыть лицо руками, но было поздно.

– Ну что ты за мной следишь? – спросил я.

От такой наглости он опешил.

– Не понимаю, не понимаю, не понимаю, – только и твердил он.

 – Что тут непонятного? Хочешь следить, давай вместе ходить, вдвоем. Понял?

Но он все повторял одно и то же, как заведенный. Было видно, что он в полном шоке.

Насладившись победой, я снова свернул в махаллю. Тактика оказалась верной – он больше не шел за мной, а звонил куда-то по телефону.

Я вернулся к начальной точке своего прогулочного маршрута – выставочному центру. Взял синьцзянское лакомство – мороженое с йогуртом и со льдом. И принялся ждать. По моему расчету, он должен был пройти мимо, возвращаясь к тому месту у рынка, где впервые засек меня, а я его. Так и случилось. Теперь мы поменялись местами. Я был кошкой, а он – мышкой. Я буравил его взглядом. Проходя мимо, он отвернулся и ускорился. Я вскочил с места и успел издалека сфотографировать его со спины. Вот он, в черной футболке. 

Занятно, что в прошлый раз в Хотане со мной произошел ровно такой же случай. Что это было? Реальный следопыт или городской сумасшедший, несчастный продукт нередкой в здешних краях шпиономании? Остается только гадать.

Пляски на рынке 

Ближе к вечеру я заглянул на старый рынок Яркенда. Здесь под народную музыку танцевали уйгурские женщины и мужчины, причем не для туристов, как перед воротами «старого города» Кашгара, а для самих себя (фото 1, 2). Никаких чужаков – разве что кроме меня – тут не было. 

Неподалеку я заметил еще одно сохранившееся чудо – глиняную мечеть Азина, XV в. постройки (фото 3). 

Пора было ехать на вокзал.

С твоей улицы я ухожу с болью и печалью,

Из-за разлуки с тобой я ухожу с сотнями мук

Красотой ты подобен Лайли, а я

По стопам Маджнуна ухожу.

Ты спрашиваешь: “Как же ты уходишь один?”

Спутник мой — тоска по тебе, и я ухожу вместе с ней.