Гуанчжоу – колыбель политической философии

  Отрывок из текста Чэнь Чуня

 Этот текст заинтересовал меня двумя аспектами. Во-первых, речь в нем идет о том, что мой родной Гуанчжоу снова становится центром вольномыслия, как и 100 лет назад, когда в нем зачиналось революционное движение. А во-вторых, симпатией автора к хорошим ребятам-активистам из нашего городского кружка чтения.

 …Мой друг сказал, что с 2018 г. подавляется не только христианство, но даже местные религии. До этого государство в основном поддерживало местные религии, политически и материально, но после «инцидента Сюэчэна» в 2018 году (тогда настоятель пекинского храма Ши Сюэчэн был обвинен в сексуальных домогательствах к ученицам) некоторые высшие руководители почувствовали, что эти местные религии бесполезны, поэтому они просто ударили по всем ним вместе. Я сказал, что этот повод, хоть и был для меня неожиданным, соответствует логике развития режима: он не допустит, чтобы группы, организованные выше определенного уровня, существовали вне его контроля. После 2018 г. я также узнал от людей во властных структурах, что распространенные среди китайцев клановые объединения с одной фамилией тоже рассматриваются ими как дестабилизирующий фактор, которому нельзя позволить процветать.

 По словам друга, самой смешной из этих групп, которые изначально считали себя союзниками системы, были так называемые «материковые неоконфуцианцы». Поскольку они постоянно выступали за «возвращение к Кан Ювэю» (1858 – 1927, философ и реформатор) на своих конференциях и в статьях и называли себя «партией Кана» (конечно, тоже были люди, называвшие себя «партией Цяня» – сторонники Цянь Му [1895 – 1990, историк, представитель постконфуцианства]), материковые неоконфуцианцы наконец-то привлекли внимание высших властей и были признаны «преследующими политические цели». В результате одна из их баз, журнал «Тяньфу Синьлунь», был исключен из «Китайского индекса социальных наук». Некоторые их представители в Шанхае в течение нескольких лет не могли вести занятия и руководить студентами. Это совпадает с одной статьей, которую я недавно писал. За прошедшее десятилетие не только либерализм был полностью заклеймен позором, но вместе с ним замолчала и государственническая наука. Если режим мало доверяет чрезмерно организованным группам, то он также недоверчив и к интеллектуалам, независимо от того, критикуете вы его или поддерживаете. Это хорошо иллюстрирует изречение Дун Чжуншу (179 – 104 до н.э., конфуцианский философ, предавший конфуцианству характер государственной идеологии): «Народ склоняется перед правителем, правитель склоняется перед волей неба», означающее, что быть на стороне «правителя» – значит желать, чтобы «правитель» действовал в соответствии со своим собственным «дао». Как мог «правитель» этого не видеть? Более того, интеллектуалы хотели таким образом взять под контроль интерпретацию идеологии, что никак не устраивало режим.

 Из групп, подавляемых в последние годы, я больше всего сочувствую «активистской» молодежи. Я начал обращать внимание на «молодых феминисток-активисток», когда в 2015 г. была арестована «феминистская пятерка» (группа из пяти китайских феминисток, арестованных в Пекине 6 марта 2015 г. за планирование акции протеста против сексуальных домогательств в общественном транспорте; в состав квинтета входят Ли Майцзы, У Жунжун, Чжэн Чужань, Вэй Тинтин и Ван Мань), но только в начале 2018 г., когда инцидент в Гуангунском читальном клубе (имеется в виду задержание и преследование восьми участников студенческого кружка при Гуандунском технологическом университете – сокр. назв. Гуангун) вызвал широкую солидарность в интеллектуальном сообществе, я узнал о «левой молодежи» или «маоистской левой молодежи» и изучил их отличия от «старых левых» и «новых левых». В том году я написал статью «Духовная гражданская война уже началась» и провел различие между маоистами, что вызвало много споров. Я утверждал, что внутри маоистов есть «маоистские левые» и «маоистские правые». «Маоистские правые», несомненно, являются этатистами, поскольку они основываются на «антиимпериалистической» и «националистической» стороне учения Мао. «Маоистские правые» также включают в себя сравнительно маргинализованных  в конфуцианских кругах «маоистских конфуцианцев». В рамках «маоистских левых» также существует различие между «государственническими маоистскими левыми» и «негосударственническими маоистскими левыми». Маоистские левые старшего поколения – это, по сути, «этатистские маоистские левые»; с одной стороны, они действительно сочувствуют низшему классу, но с другой стороны, считают, что интересы государства и низшего класса идентичны. Среди нового поколения маоистских левых немало «негосударственнических маоистских левых», у них относительно глубокие размышления о том, совпадают ли интересы страны и низов. Некоторые из них более радикальны и даже стали «антигосударственническими маоистскими левыми». Это различие вызвало большие споры как среди либералов, так и среди левых. Немногие считают, так же как профессор Чжан Нин, что «маоистские левые» являются антигосударственниками, большинство полагают, что независимо от того, какая внешняя сторона у маоистских левых, все они в корне этатисты. Во время своего общения с «восьмеркой молодых» я почувствовал, что они действительно искренни в своей идентификации с низшим классом и в своих размышлениях об этатизме. Вот почему, несмотря на большие различия в наших суждениях о некоторых исторических событиях и деятелях, я всегда испытывал глубокое уважение к ним и сожаление о том, что случилось с некоторыми из них.

 2018 и 2019 были годами, когда я пытался совместить полученные знания с практикой. В 2018 г. профессор Чжоу Лянь сказал мне в беседе в академии Сюхэ (некоммерческая летняя школа, специализирующаяся на экспериментальном образовании в области гуманитарных и социальных наук):  «Твоя самоидентификация уже является самоидентификацией активиста, а не ученого». Этот комментарий не совсем соответствовал моему ходу мыслей: чтобы вырваться из колеи академического либерализма, я хотел установить больше связей с активистами, надеясь научиться у них мыслить с практической точки зрения, что было связано не столько с моей самоидентификацией как активиста, сколько с тем, чтобы стать таким ученым, каким я хотел бы быть в идеале. В процессе, однако, некоторые из активистов стали видеть во мне «товарища», а не просто «друга», а некоторые из тех, кто получал их помощь, стали видеть во мне одного из них и обращались ко мне за помощью. Мое нежелание отмежеваться от их моральной (а иногда, конечно, и концептуальной) идентификации в конце концов привело меня к переломному моменту, когда мне пришлось делать выбор между активистом и ученым.

 Во время встреч с некоторыми друзьями, которые все еще занимаются общественной деятельностью, они выразили свою озабоченность моим положением за последние три года. Я откровенно ответил, что никогда не был сосредоточен на общественных делах, но всегда хотел найти баланс между своими обязанностями перед семьей и обязательствами перед самим собой, и что мое сочувствие к социально обездоленным не настолько сильно, чтобы идти на жертвы ради них. И даже если в будущем придется заплатить большую цену, это будет цена за свои собственные идеалы. После этого опыта соединения с практикой я не стал сторонником превосходства практики и не верю, что практика и активизм могут решить все проблемы; напротив, я вновь обрел веру в силу интеллекта и идей. Как я уже говорил, в Китае для некоторых интеллектуалов вполне естественно думать о том, какое будущее будет у страны. Но сейчас меня волнуют не только идеи интеллектуалов, но и идеи групп вне интеллектуалов, поскольку мы вступили в эпоху, когда влияние интеллектуалов на структуру общественных представлений постоянно ослабевает. Это требует от нас быть чуткими и проницательными к окружающей обстановке и обществу, а не цепляться за определенные теории и произносить штампы. В этом плане два года опыта все равно пригодятся мне на всю жизнь.