Интернационал должен стать реальностью

Продолжая разговор о китайских писателях. Один из самых известных – Чжан Чэнчжи (1948), разумеется, малоизвестный в России. Чжан Чэнчжи – представитель народа хуэй, «красный суфий», в молодости был одним из первых хунвэйбинов (красногвардейцев). Говорят, именно он и придумал термин хунвэйбин – это был его псевдоним. В зрелом возрасте обратился в ислам, не изменив и своим радикальным коммунистическим взглядам. Его знаменитая книга «История души» (1990) охватывает 172 года истории суфийского тариката Джахрия, рассказывая о преследовании, мученичестве и сопротивлении и о том, как секта суфийского мистицизма полностью изменила жизнь потерявших надежду людей из низших слоев общества, находившихся в отчаянном положении на Северо-Западе Китая. После выхода книги Чжан Чэнчжи сказал: «Я далек от банды китайских литераторов. Они танцуют, мы посещаем могилы». В 1993 г. он призвал к «литературе сопротивления»: «С развитием нынешней ситуации китайская культура не вынесет яростных политических потрясений, и когда дойдет до ее краха, сегодняшние интеллектуалы будут отвечать за свои грехи. Литература сопротивления нужна, чтобы отделить себя от них». Вот несколько фрагментов одного из его последних эссе «Интернационал должен стать реальностью»:

<…> После учебы в Японии в 1984 г. я впервые прочитал автобиографию Малкольма Икса (борец за права чернокожих, убит членами "Нации ислама" в 1965 г.). Из-за его писем из Мекки тень Мекки начала двигаться по направлению ко мне и мерцать, как сигнал. Мекка явно обладала необычной силой и только и ждала, чтобы ее достиг кто-то, кто нуждался в просветлении.

Хотя мысли в тот момент были туманны, одно было твердо. Я подумал, что однажды, если мне удастся достичь Святой земли Мекки, я буду стремиться к такому же вдохновению, как и у Малкольма Икса, приносящему столь большие перемены в самом себе.

Что представляла собой его переписка из Мекки, каковы были его собственные обстоятельства и какого рода вдохновение он получил – я ничего об этом не знал. Но меня невероятно тянуло к нему, а не к Ибн Араби, и я интуитивно понял, что именно он – мой пример для подражания.

Чтобы отправиться в великое место, нужен особый вид руководства. Так и случилось, не благодаря моему мусульманскому наследию хуэй из Шаньдуна, а благодаря чернокожему американцу Малкольму Иксу, Мекка стала для меня ближе.

Чтобы достичь духовного места, также требуется особый момент.

За это время даже жизненные перипетии изменились несколько раз! Столько жестоких переломов, столько сотрясающих землю событий. Передо мной, слабым, передо мной, невежественным, не только миграция крестьян на работу в города и раскол интеллигенции, но и куда большее – серия войн, развязанных крестоносцами во главе с Соединенными Штатами. Западная демократия, которой люди завидовали, внезапно изменила свое лицо: пытки заключенных водой, массовые убийства беспилотниками, прослушивание премьер-министра, инсценировка серийных взрывов – теперь это был их ежедневный телеурок по воспитанию маленького человека. Международный капитал развязал финансовый рэкет, и даже Манхэттен, гнездо денежного фетишизма, призывал к революции, "против того, чтобы один процент обирал девяносто девять процентов". Война казалась бесконечной, ее разжигали "торговцы смертью", продавцы оружия. Глобальный политический сговор, искажение добра и зла и ложь в общественном мнении каким-то образом захватили мир.

Мир полностью изменился.

День за днем средства массовой информации говорили с американским акцентом и активно участвовали в глобальной пропагандистской войне. Интернет разжигал этническую дискриминацию, извергая невыносимо злобную и низкую клевету. Лишенный того освежающего состояния души, которое было у меня, когда я впервые прочитал Малкольма Икса, я успокаивал себя стойкостью. Я учился. Со школьных времен до студенчества за рубежом я никогда не работал так усердно. Живя в то время, я уделял внимание лишь тому, чтобы отшлифовать каждый росчерк пера.

Но с каждым днем тяжких испытаний хадж становился все более популярным. С одной стороны, нарастала волна хаджа, а с другой – в нем участвовали самые разные люди.

Я наблюдал, мало говорил, но принимал новости с открытым сердцем. Он был еще очень далеко от меня, и я еще не был готов.

В 2012 г. я закончил переписывать "Историю души" и не только напечатал ее, но и пожертвовал полученные 100 000 долларов лагерям палестинских беженцев на Ближнем Востоке. В 2013 г. я напечатал 100 000 экземпляров в мягкой обложке и распространил их среди народа. В 2014 г. я завершил ритуал в память 20-й годовщины смерти моей матери и 50-й годовщины смерти моего отца. Тысяча километров до моего родного города, нескольких поездок, наконец дело было завершено, и на обратном пути из Шаньдуна я почувствовал, будто камень с души свалился, – и одновременно, что я готов.

В следующем, 2015 г., два тома собрания сочинений также были кое-как изданы. На этот раз я ясно почувствовал приближение возможности.

В глубине души я понимал, что не только от меня зависят успех или неудача. Необходима была еще и сила. Впереди было много неопределенностей, много препятствий и демонов на пути. Эта мощная, всепобеждающая сила – придет ли она? Я не знал, я всегда ожидал неудачи.

Беззвучно и невольно это постепенно превратилось в печальную мечту.

<...> Пока водоворот толкал и уносил меня, я искал черных в кругу.

Не только для того, чтобы подтвердить свои чувства к Малкольму Иксу. Я хотел стать свидетелем той же истины, что и Малкольм Икс: люди всех цветов кожи, независимо от национальности, черные, желтые, белые и коричневые здесь равны – я хотел засвидетельствовать и подтвердить это.

На улицах, в гостиницах, а особенно в движущемся по кругу клокочущем людском потоке я наблюдал за каждым чернокожим, проходящим мимо. Люди в кружащемся тавафе были так напряжены, ревущее людское море так тесно, а я все наблюдал за ними: торопливо прошел чернокожий, возбужденно прошла черная семья, группа чернокожих прошла с песнопениями, но никому не было дела до моего взгляда.

Если в истории человечества первой проклятой группой людей были индейцы, которых массово истребляли колонизаторы, то второй группой людей, подвергшейся проклятию, дискриминации и жестокому обращению, стала черная раса.

Во время движения за гражданские права чернокожих в Америке одним из способов борьбы с расовой дискриминацией был отказ от белой веры и принятие ислама. Малкольм Икс яростно отстаивал идею о том, что белые люди – зло и что между черными мусульманами и белыми людьми не может быть никакого сотрудничества.

Хадж в Мекку в мгновение ока разрушил его «черную» теорию. Еще на таможне в Мекке он обнаружил, что его идеи опровергнуты. Никто не обращал внимания на его стойко отстаиваемую теорию, но естественный и сердечный прием, оказанный ему, вызвал огромное потрясение в душе черного брата.

Сразу же после входа в Заповедную мечеть, оказавшись в этом невероятном водовороте, он присоединился к шествию идущих плечом к плечу, независимо от их расы, людей. Кипящий и тяжелый поток, безостановочный поток днем и ночью, никем не организованный поток людей – все они единодушно кружились в одном направлении. Твердая скорлупа его сердца рушилась, в белом одеянии он смотрел на свою черную кожу и чувствовал хрупкость лелеемой им «черной» теории. О своих чувствах он написал друзьям в Америке в знаменитой "Переписке из Мекки":

«В течение последних одиннадцати дней здесь, в мусульманском мире, я ел из одной тарелки, пил из одного стакана и спал на одном ковре – молясь одному и тому же Богу – с мусульманами, чьи глаза были самыми голубыми из голубых, волосы – самыми светлыми из светлых, а кожа – самой белой из белых. И в словах, и в поступках белых мусульман я чувствовал ту же искренность, что и среди чернокожих африканцев – мусульман Нигерии, Судана и Ганы…

Каждый час, проведенный на Святой Земле, позволяет мне все глубже проникать в духовную суть происходящего в Америке между черными и белыми. Американского черного никогда нельзя обвинить в расовой неприязни – он лишь реагирует на четыреста лет сознательного расизма американских белых. Но расизм ведет Америку по пути самоубийства…»

Иногда достаточно одного мгновения для того, чтобы жизнь полностью изменилась. В Мекке у Малкольма Икса был такой момент. Его острый глаз мгновенно уловил два символизирующих Мекку признака, которые сегодня невозможно переоценить: во-первых, отсутствие дискриминации между мусульманами по цвету кожи, а во-вторых, вообще отсутствие осознания цвета кожи у людей в исламском мире.

В водовороте своего движения я думал о несчетном количестве чернокожих людей, которые прошли мимо меня. Мысль о том, что мы близки, как братья, вызывала в моем сердце неописуемую радость.

Малкольм Икс объявил об организации нового движения черных мусульман, провозгласив союз с белыми людьми независимо от расы, и именно в этот момент он был убит.

Намеренно порочащая пропаганда – это средство, с помощью которого капитал пытается одержать верх над цивилизацией. Когда они хотели награбить золото и устроить резню коренных американцев, "карибы" (caribales, каннибалы) стало названием коренного народа. Так было с индейцами пятьсот лет назад, и с мусульманами пятьсот лет спустя. 

Очернение другого и иного – обычный прием капитализма и колониализма. В мире не существует целиком порочной этнической группы, так же как не существовало этнической группы дикарей каннибалов. То, что я наблюдал, не было порочной цивилизацией. Это точно соответствующая условиям третьего мира форма адаптации. Это идеология, близкая сердцам более миллиарда людей.

Когда я впервые увидел чернокожего, я пришел в восторг: несколько черных шли группой по улице, но когда я попытался догнать их, чтобы получше рассмотреть, они поспешили в Заповедную мечеть.

В фойе отеля я вдруг увидел регистрирующуюся там семью чернокожих. Два маленьких симпатичных чернокожих ребенка, младшему брату, наверное, было три-четыре года, а старшему – семь-восемь лет. Маленькие черные нежные ручки выглядывали из белоснежных шерстяных ихрамов, и они были похожи на маленьких симпатичных черных ангелочков. Мне очень хотелось взять одного из них на руки, но я боялся напугать детей. Это была более или менее обеспеченная семья, которая тщательно подготовилась, и оба маленьких одеяния так хорошо сидели. Я представил себе, что их родной город еще не охвачен войнами, разжигаемыми капиталом, и непередаваемое ощущение счастья переполнило мое сердце.

Позже, в мечети аль-Харам, я очень хотел встретить эту семью еще раз, но этого не случилось – как и все остальные, они растворились в мощном круговороте, как только вошли в Заповедную мечеть. Черные братья один за другим проходили в гигантском водовороте тавафа вокруг Каабы, но никто не обращал внимания на мои взоры.

Судьба связала меня с чернокожим только перед самым уходом, во время прощальной церемонии во второй половине дня:

Наступил момент, когда мы выполнили свою задачу. Мы завершили последний круг, вышли из него, отдали дань уважения Каабе и неохотно попрощались с ней. На память об этом событии мы попросили друга сделать групповое фото. На заднем плане в кадр вошел чернокожий брат со спящим ребенком на руках. Прикрываясь ладонью от жаркого солнца, он шел свой – не знаю какой по счету – круг. Нет нужды говорить, что этот снимок будет нашим сокровищем, а этот черный брат и его маленький ребенок отныне будут нашими постоянными спутниками.

Ни одного неверного слова, наблюдения Малкольма Икса действительно остры как стекло:

«Среди мусульман в исламском мире полностью отсутствует осведомленность о цвете кожи. И среди всех людей в исламском мире также полностью отсутствует осведомленность о цвете кожи…»

Я привез из Мекки много богатств, и не смею сказать, что это самое ценное. Но такое сокровище человеческой цивилизации нельзя купить и за тысячу золотых. Малкольм Икс указал на это полвека назад, а пятьдесят лет спустя я увидел это собственными глазами в Мекке.

<...> В 1995 г. я познакомился с обычной уйгурской семьей в Кашгаре. Когда я вошел в небольшой саманный дворик, то услышал, как во дворе тихонько поет женский голос. Это было похоже на неописуемо прекрасную небесную музыку.

После того как подали чай, я спросил о музыке во дворе. Хозяйка торопливо встала и сказала, что это Коран, который она изучает, и что декламация нехороша, поэтому она сейчас же выключит – я не успел ее остановить, как она вышла и выключила магнитофон на подоконнике.

Музыка сразу исчезла, и мне стало так жаль. На самом деле, уйгурская декламация была лучше арабской. Она сказала сопровождавшему меня чиновнику: "Отпустите меня в хадж! Через несколько месяцев я могу быть готова. Отпустите меня! Если я смогу стать паломницей, то после возвращения я буду каждый день совершать добрые дела!"

В то время я еще никогда не думал о хадже, а только запомнил, с каким нетерпением и тоской звучал ее голос.

Через несколько лет, в 2003 г., я снова вошел в этот маленький дворик. Ее мужа уже не стало, и на этот раз я взял с собой жену. Мы поглощали ароматный кашгарский лагман, а мать и дочь наблюдали за этим. Только потом я понял, в каких стесненных обстоятельствах они оказались: тыква и кукуруза регулярно составляли их ужин.

Жена и она никак не могли расстаться. Она подарила жене кусок коричневой ткани с уйгурским узором, взяла ее за руку и сказала: "Приезжай еще, Аллах знает, что мы еще встретимся. Давай в следующий раз вместе поедем в Мекку, вместе отправимся в хадж! Ах, Аллах, как это было бы хорошо!"

Все течет, все меняется, все проходит как сон.

Каждый год мы хотели поехать туда снова, и каждый год у нас не получалось.

Всегда была мысль навестить ее и ребенка, но потом пришло известие, что и она покинула этот мир. Сердце переполняла невыносимая горесть, я чувствовал, как будто во мне что-то сломалось.

Однажды, еще в Медине, моя жена надела коричневый уйгурский халат с узорами.

Она сказала: "Я всегда помнила, что она говорила: "Мы вместе совершим хадж…"" Я понял, что она все время думала о своей подруге, и сшила одежду из этого драгоценного подарка, ожидая, когда придет время его надеть.

Когда она приехала в Мекку, во время великого обхода, она снова надела халат. Мы находились в круговороте бурлящего людского моря, совершая круги вокруг священной Каабы, и наши сердца переполняло двойное волнение.

В небе эхом отдавалось пение мекканских песнопевцев, уносящееся высоко в облака, и среди него низкий женский голос. Я сразу понял, что это она – она давно пришла и пела низким голосом. Настал момент, и женщина из Кашгара, которая всю жизнь не могла исполнить свое желание, ее чаяние, ее душа совершает паломничество в истинную Мекку. Красивый коричневый уйгурский узор в круговороте бурлящего людского моря.

Наконец-то я понял, что такое "скрытый хадж".

С давних времен в бурлящих волнах, что я видел перед собой, был скрыт подводный поток. Среди мусульман, да что там, среди людей всех вероисповеданий, есть не мало таких преданных людей. Пусть их нога не ступала на драгоценные камни долины Мекки, но слово "хадж" означает "идти", и они до последнего вздоха, через все ухабы, шли к своему идеалу и достигли его. Они круг за кругом совершают таваф, находясь в водовороте людского моря.

Я видел бесчисленное множество "хаджи", которые хоть и совершили его, но у них не было никакого прозрения. Многие из них просто выполняют задачу, а некоторые делают это в погоне за славой.

А скрытые хаджи – 

Это палестинские дети, погребенные под завалами от воспламеняющих их плоть бомб с белым фосфором и бульдозеров,

Это умершие от голода сомалийские женщины, от которых остались только кожа да кости,

Пожилые афганцы, чьи уши оглохли от 7000-килограммовой бомбы, а ноги были оторваны беспилотником,

Сирийские беженцы, чья родина была разорена пожаром войны, бежавшие, чтобы утонуть в море,

Сыновья, чьи матери были обесчещены, но лишенные права спасти их.

– Они постоянно находятся в Мекке, но люди их не видят!

<...> Стоя перед Золотыми воротами Каабы, в бурном водовороте величественных стремлений, я, кажется, обрел откровение.

На самом деле все просто и понятно, хотя и тяжело. Люди стремятся к надежде, а дьявол шпионит за ними. Дьявол терроризирует нищетой, угнетает войной, подавляет идеи пропагандой лжи. Но я думаю, что есть путь вперед: раз расовая дискриминация может быть устранена, то, конечно, могут быть устранены и секты; раз ростовщичество может быть строго запрещено, то могут быть преодолены и козни капитала; и раз несметное множество людей может в течение многих веков каждый день собираться вместе, то от этого можно продвинуться к могучему единству – новому интернационализму.     

Мимо в спешке прошел чернокожий мужчина высокого роста с младенцем на руках. Видимо, желая, чтобы запеленатый ребенок получил благословение хаджа, он стремительно шел, на ходу простирая ладони и заслоняя ребенка от палящего солнца – тем, кто издевается над чаяниями народа, тем, кто смеется над сетованиями народа и его отпором, я хочу сказать только одно: "Кто хочет погибнуть, пусть погибнет! "

Творец будущего, владыка мира! Дай нам направление, дай нам силу, дай угнетателю огненный ад, а добрым людям – рай! Разреши нам, позволь нам создать новый интернационал, дай нам одержать победу над змеями и чудовищами, питающимися плотью и кровью народа!

Вставай, проклятьем заклейменный, весь мир! Восстаньте, все, над кем в мире надзирают, кого осуждают, кого дискриминируют и оскорбляют! Восстаньте, вы, кому навязали войны, бесчестье и свирепое истребление!

Восстань, всемирный союз обездоленных и униженных! Выступай, новый союз страдальцев мира! Гряди, новый могучий союз – новый интернационализм!

Ты создал меня. Более того, ты создал историю, сцену за сценой. Уже сотни лет человеческое сердце терзается в горниле агрессии и лишений. Условия медленно вызревают, разжигаемые огнем крови и кары. Открывается занавес новой истории. Позволь мне посвятить себя этому великому порыву, даже если и на этот раз я все же потерплю поражение. Раз уж я решился, остается только борьба, и моя литература не будет слугой капитала.

Нам трудно отпустить этот момент. Мы отступаем, размахивая руками, бормоча прощальные главы. За границей водоворота Золотые ворота, снова покрытые руками людского моря, Кааба откровения исчезает вдали.