Коробочка и медведь

                                  

Поужинав в харчевне, я иду на рынок к лотку с фруктами. Покупаю пару краснобоких мясистых персиков, золотистых упругих слив. Мою их под краном и укладываю в пластиковую коробку. Беру еще одну бутылку настойки и направляюсь в порт. Это и есть мой распорядок, так у меня заведено. И я не желаю от него отступать. Сидя в порту, я смотрю на качающиеся на волнах деревянные джонки, рыбацкие шхуны, безмолвные кальмароловки. Мигающая на крыше одной из джонок красно-синяя лампочка освещает развевающиеся над ней разноцветные флажки. Перед рубкой болтается бумажный фонарь. Нос утыкан автомобильными покрышками, призванными сгладить жесткий удар. Словно щупальца, тянутся ко мне с джонок канаты, которыми они привязаны к берегу. Я стряхиваю с ноги заползшую на нее по канату назойливую мокрицу и делаю глоток. Под скамейкой снуют крысы. Однажды я наступил на одну из них. Стоит ли говорить, что мой крик разрезал воздух куда громче ее писка.

Как-то раз я столкнулся у лотка с фруктами с девушкой в развевающемся на ветру белом платье. Она приветливо улыбнулась мне, а я ей в ответ. Через пару дней я снова повстречался с ней в том же месте. Поскольку мой маршрут – харчевня, рынок, порт – был неизменен, мы стали встречаться постоянно. Улыбались друг другу, здоровались. Но однажды после порта я не пошел напрямую домой, а свернул переулком к харчевне. Я не собирался отужинать второй раз, просто решил дать кругаля. Торопиться мне было некуда, хотелось разнообразия. И тут я увидел на углу знакомую фигурку. Ее лицо освещал экран телефона, она стояла, прислонившись к стене, пяткой одной ноги чесала другую, голое колено торчало вперед, словно корабельный утлегарь. Когда я проходил мимо, она улыбнулась и помахала мне. Я махнул в ответ и двинулся дальше. Обернувшись на шум мотоцикла, я увидел, как он притормозил рядом с ней. Я сразу же понял, что у нее за профессия.

С тех пор я специально изменил свой маршрут. Я давно понял, что мне чего-то не хватает. Я любил свой распорядок и не чувствовал одиночества. Но после настойки хотелось общения. Настойка наполняла голову ворохом мыслей, язык морем слов, а сердце ветром эмоций. И всем этим хотелось поделиться. Каждую ночь я шел мимо нее, чтобы остановиться и поболтать. Нет, это нельзя было назвать болтовней. Пара-тройка реплик, не больше. Она уделяла мне две-три минуты, в редкие дни превращавшиеся в пять-шесть. Моей задачей было скрасить ее скуку, но в то же время не отпугнуть могущего нарисоваться в любой момент клиента. Как правило пешего. Но иногда выруливающего из-за угла на мотоцикле. Тогда я должен был спешно ретироваться. Чтобы снова возникнуть на следующий день. Это тянулось месяцами, даже годами, так что постепенно я знал о ее жизни все. Или почти все. Перезнакомился и с ее товарками, стоявшими на соседних точках. Но я так и не узнал ее имени, и мне не приходило в голову спросить его. Про себя я называл ее Коробочка – ибо в нее складывали свою прыть ее еженощные клиенты.

Коробочка была молода, но успела родить троих детей. Все они остались на ее родине с мужем. Она скучала по ним, но муж не позволял с ними свидеться. Здесь принято, что дети после развода остаются с отцами. А матери уезжают на заработки, в погоне за лучшей долей. Ее родным племенем был тайский народ буи. Буи, яо, шан, дун, чжуан. Все эти девушки были из малых народов, населяющих бедные провинции. Они учили меня счету и простым фразам на своих языках, типа: «Я тебя люблю». Мои неуклюжие попытки их повторить неизменно вызывали приступ очаровательного смеха. Девушки щелкали семечки или грызли орешки, беспечно осыпая шелухой тротуар, словно сея в землю зерна своего кажущегося счастливым будущего.

Когда появлялся клиент, Коробочка через рыночную площадь вела его к дому. Я знал, что за квартиры в этих пятиэтажках. Сам жил в такой в свой первый приезд в эту страну. Одна комната, большую часть которой занимает кровать. Даже нет кухни, но на столике у стенки могут примоститься электроплитка и рисоварка. За складной пластиковой дверью отсек с дыркой в полу – туалетом и шлангом душа. Вот и все.

Клиент, как правило, стеснялся сам себя. Он плелся позади нее, через десяток шагов, и делал вид, что смотрит в телефон. Ему не хотелось, чтобы их видели вместе. Еще бы – городок небольшой, здесь все друг друга знают. Но стороннему наблюдателю его игра была прозрачна, как банка с водой. Не только я с пониманием глядел им вслед. Безмолвно вперив им в спины взгляд, со своих кожаных сидений так же надзирали всадники на посту – таксисты-мотоциклисты – и ухмылялись. Оборачивались и продавцы фруктов, не отрываясь от пленки, которой перед закрытием лавки закутывали свои лотки.

Двадцать минут стоили двести юаней. Стандартная такса. Но так долго никогда не затягивалось. Через пять-десять минут железная дверь подъезда отворялась и оттуда, воровато озираясь, снова появлялся клиент. Я представлял, что происходило внутри. Никаких тебе ласк или лишних игр. Все очень консервативно или, если так можно выразиться, целомудренно. Она стягивала с себя нижнее белье, не удосуживаясь избавиться от верхней одежды. Раздвигала ноги. Он старательно колыхался несколько минут, постепенно все больше и больше покрываясь клейким потом. Она подбадривала его ложными вздохами. Потом он делал исступленный рывок и переводил дыхание. «Эх», – пока он сползал с нее, притворно шептала она, как бы жалея, что все закончилось. И выдавала ему салфетку. Обтершись, он скидывал ей цифровые две сотни в вичет. Пока он одевался, она подмывалась над дыркой-туалетом. Осторожно притворяла за ним дверь, стараясь не хлопнуть, чтобы не привлечь внимание соседей. Причесывалась, выкуривала сигарету и снова шла на точку.

Иногда, поднакопив деньжат, Коробочка пропадала на пару-тройку недель. Один раз отправилась в Гуанчжоу – делала себе двойные веки, как у европейцев, здесь это модно. Другой раз ездила в Хунань сдавать на права. Но чаще всего, влюбляясь, уезжала к очередному «жениху». Все тешила себя надеждой найти нового парня. Но надежды ее разбивались с тем же постоянством, что волны бились о берег в порту, и она всякий раз возвращалась на точку.

Мы стали настоящими друзьями. После Большого Друга Коробочка оказалась единственной, с кем сложилось мое общение. К тому времени разладились отношения в семье. Только ей я мог излить душу. Казалось, она искренне радуется, когда я появлялся на точке. И даже этого ждет. Я частенько подумывал – а что, если наши отношения разовьются? Мнил себя эдаким лейтенантом Шмидтом, как известно, женившимся на профессиональной проститутке. Но, конечно, это были лишь полуночные мысли, навеянные настойкой. К утру они рассеивались вместе с ее действием. 

Но вот на днях Коробочка сообщила, что наконец-то взаправду выходит замуж. И уезжает к себе на родину. Жаль только, ее любимый плюшевый медведь, с которым она спит в обниму, не влезает в чемодан.

– Давай я его заберу, – предложил я. – Пусть живет у меня. Посажу у себя в прихожей. Буду смотреть на него и вспоминать о тебе.

– У него ухо прохудилось, надо заштопать. Давай зайдем, – предложила Коробочка.

Мы поднялись на второй этаж. Интерьер оказался ровно таким, как я себе представлял. Голые стены, кровать в полкомнаты. Коробочка уселась на кровать и принялась штопать медведя. Потом всучила мне его. Мы распрощались, и я спустился вниз.

Поймал мотоцикл-такси. С трудом взгромоздился на него вместе с медведем. Когда подъехали к дому, водитель спросил:

– Ты что, водку пил?

– Я-то пил, а вот медведь нет, – зачем-то принялся объяснять я, – он вообще не пьет.

Водитель с недоумением покосился на меня и укатил прочь. Я обнял медведя и пошел к лифту.